Праздник жертвоприношения

[kostik]

Этот текст был написан для «Праздничного сборника» (который, кажется, еще не вышел), но не подошел.

Праздник жертвоприношения

Пра́здник жертвоприноше́ния (Ид аль-Адха) (араб. عيد الأضحى‎‎, англ. Eid ul-Adha, каз. Құрбан айт тат. Корбан бәйрәме, азерб. Qurban Bayramı) — исламский праздник окончания хаджа, отмечаемый в 10 день двенадцатого месяца исламского лунного календаря (зуль-хидж) в память жертвоприношения пророка Авраама и через 70 дней после праздника Рамазан.

Согласно Корану, Ангел Джабраил (Гавриил) явился к пророку Ибрахиму (Аврааму) во сне и передал ему повеление от Аллаха принести в жертву своего первенца Исмаила (Измаила). Ибрахим отправился в долину Мина к тому месту, где ныне стоит Мекка и начал приготовления, однако это оказалось испытанием от Аллаха, и когда жертва была почти принесена, Аллах заменил для Ибрахима жертву сыном на жертву ягненком (агнец). Праздник символизирует милосердие, величество Бога и то, что вера — лучшая жертва.

Праздник жертвоприношения является кульминацией хаджа в Мекку. Накануне паломники восходят на гору Арафат, а в день Жертвоприношения совершают символическое побитие дьявола камнями и обход вокруг Каабы.

Даты праздника по европейскому календарю:

2009: 28 ноября
2010: 17 ноября
2011: 7 ноября

- Wikipedia

***

— Даже не думай, — Овца смотрела на него презрительно и совершенно без сочувствия, — даже не думай. И я не буду обсуждать с тобой эту тему.
Кочевник вздохнул. Он ждал отказа, ворочался всю ночь, но так и не нашел, что сказать в ответ. Овца посмотрела на него долгим неприязненным взглядом. Кочевник отвернулся.
— Был уже один такой. И даже не один. Ты еще охоту на меня устрой.
— Ну что ты! — Кочевник обрадовался возможности все объяснить: уж что-то, а общую теорию он знал хорошо. — Это не имеет к охоте никакого отношения! Праздник милосердия, праздник разделения идеалов…
— Все, — перебила его Овца, — заткнись, — и, подумав, добавила, — пожалуйста.
Кочевник вздохнул. Овца отвернулась, и, покачивая круглыми боками, тронулась вверх по склону. В густой траве, седой от росы, за ней тянулась темная полоса.

— Жертва — это когда ты отдаешь что-то свое. Во имя чего-то. Насколько я знаю, Овца — не твоя, она своя собственная, причем даже больше, чем очень многие из нас.
Старшая Эдда подбросила в огонь тяжелый обломок плавника, побежало сине-желтое от соли пламя; Кочевник протянул руки к очагу. Эдда жила на краю каменной косы, уходящей далеко в море; в хижине всегда было сыро и очень холодно.
— Руки озябли, — пояснил он с некоторым вызовом, — руки озябли, а так — тепло.
Старшая Эдда мудро молчала. Кочевник очень гордился своей одеждой, которая защищала от жары и холода одинаково хорошо, и ей не хотелось слушать очередную пространную чистошерстяную лекцию. Кочевник нерешительно помял край бурнуса.
— Это же чистая шерсть. В холод — тепло, в жару прохладно. Овечья. Вот только руки мерзнут.
Старшая Эдда мудро молчала.

— Я могу выковать отличный нож.
— Нож?
Победа была близка: Кузнец продумал свою тактику еще два дня назад и теперь блестяще воплощал ее в жизнь. Основная идея заключалась в том, чтобы не дать оппоненту углубиться в сентиментально-сентенциозные рассуждения о жертвенности, и, по возможности, шокировать его практической стороной вопроса.
— Нож? — переспросил Кочевник нерешительно.
— Ну да. Хороший нож, закаленный в крови сильного жертвенного животного. Овца у нас одна, но можно взять Быка, это даже лучше: чем сильнее животное, тем крепче закалка.
Кочевник перестал слушать и представил себе Быка. Бык — архетипический символ мощи — был совершенно необъятен. У кончиков его рогов кружились в густых облаках Зевсовы орлы. Кочевник подумал о ноже, и орлы превратились в стервятников; тучу стервятников, которая с клекотом (Кочевник с трудом представлял себе звуки, которые они могли бы издавать), спикировала на тушу. Ему стало противно и страшно.

Кузнец, который тоже замолк и ждал момента экстремума Кочевниковых переживаний, тут же добавил, — И нож должен быть правильно изогнут. Понимаешь, когда нужно перерезать горло одним движением, изгиб очень важен. Кочевника замутило сильнее.

Утро следующего дня очень затянулось. Кочевник сидел, привалившись спиной к стенке ящика, и упираясь затылком точно в аккуратные дырочки. Солнце, показав край уже очень давно, застряло в этом положении. Что-то у них там не ладилось.
— Нет, — подумав, сказала Овца. — Это ты заперт в этом ящике. Я сижу здесь, снаружи стенок. А за стенками — весь этот сумасшедший мир, и ты тоже. Внутри ящика. И на всякий случай быстро добавила, — Сам ты «инверсированное сознание», а дырочек в ящике мне вполне достаточно.
Кочевник молчал. Овца томилась.
— Ты, наверняка, знаешь множество важных мелочей? Мелочей, каждая из которых когда-то означала что-то очень-очень значимое? — в её голосе зазвучали виноватые нотки.
Они опять помолчали. Овца повозилась внутри и вздохнула: Кочевник почувствовал затылком горячее и влажное.
— День, наверное, нужен специальный? — спросила она.
Кочевник медленно зажмурился. Глаза слезились, в них плясал багряный солнечный след.
— День — да. День нужен специальный. Но я думаю, что он придет, когда придет. День жертвоприношения, понимаешь?
— Ага, — громко переступила по дну ящика Овца, снова становясь язвительной, — жертвоприношение, понимаю, как же. Ты так и будешь закрывать мне обзор, в смысле — дырочки?
Кочевник вздохнул, не открывая глаз. Технические подробности ритуала пугали его, в том числе, своей неопределенностью. Например, очень сложно было со сторонами света: жертва должна быть обращена головой в нужную сторону, и ему помнилось, что это очень важно. Это, да еще нож. Мясо нужно разделить на три части, по крайней мере, в этом он был уверен. Овца требовательно стукнула в ящике копытами, Кочевник виновато посторонился. В дырке мелькнул карий, почти без белка, глаз, а в нем отразился узкий серпик восходящего солнца.
— М-да, так и застряло, — констатировала Овца.
С некоторым трудом Кочевник поднялся. Ящик был ему чуть выше пояса, в верхней крышке дырочек не было, он осторожно постучал туда кончиками пальцев.
— Даже не думай, — глуховато донеслось изнутри, — это Дуб. Тот самый, и, если ты думаешь, что можешь, вот так, запросто, без помощников, инструментов или хотя бы Медведя даже заикнуться…

***

— Понимаешь, это очень важно. Самый главный праздник в году, ну ладно, почти самый главный.
— Но, может быть, это можно сделать в каком-то метафорическом смысле? Ты же не готов бросаться на нее, чтобы перерезать глотку?
— Дело не во мне. Она сидит в этом ящике, знаешь? С дырочками.
— Знаю, — Старшая Эдда быстро кивнула несколько раз, — Знаю. Она считает, что в ящике она даже больше Овца, чем без него.
— Дело не в этом. Я думаю, она меня боится, — голос Кочевника обиженно дрогнул.
— Ее можно понять, — ты переходишь с этим праздником все границы.
Кочевник вздохнул.
— Понимаешь, это очень-очень важно. Для меня, и, я уверен, для нее тоже.
Старшая Эдда смотрела на него, очевидно решая что-то про себя.
— Один мой приятель, когда ему приспичило, принес в жертву себе себя же самого, — наконец сказала она. — Ладно, пошли, тебе нужно поговорить с кем-то, кто обладает на самом деле широким кругозором и энциклопедичностью познаний.

— Вот, пожалуй, и все — Тот величественным жестом почесал перья на затылке.
Старшая Эдда демонстративно вздохнула: мертвый бог или живой, на память Тот не жаловался, лекция была длинной. Она осторожно переменила позу. Тот был основательно забытым богом, скорее даже — историко-культурологическим символом, так что интерьер подземного храма состоял в основном из картона, включая неудобные кресла перед величественным троном; сломать такое было очень легко. Подлокотники картонного же трона, впрочем, были из настоящего черного мрамора.
— Значит, вставить пальцы в ноздри и сильно потянуть на себя, обнажая шею? — Тщательно задушенный, сарказм в голосе Старшей Эдды почти не звучал.
— Проблема в том, — осторожно перебил Кочевник, — что Овца сидит в ящике уже вторую неделю, и, очевидно, не готова к диалогу.
— Мы пытались поговорить с ней, и предложить, например, некий метафорический подход к ритуалу, — увидев, как отвисло у Тота нижнее подклювье, Старшая Эдда осеклась.
Старый бог, который на протяжении своего вдохновенного монолога об истории жертвоприношений смотрел на посетителей одним — очень мешал клюв — глазом, теперь величественно поворачивал голову туда-сюда, пытаясь поймать угол, при котором гости окажутся в зоне бинокулярного зрения.
Старшая Эдда вздохнула еще раз и осторожно поднялась с картонного кресла, — Пошли отсюда, — и добавила громче, — Спасибо, Тот. Это была прекрасная лекция. То, что нужно.

Обратный путь был еще дольше. Кочевник честно терпел молчание Старшей Эдды и только однажды попытался завести что-то о достоинствах загнутых кверху носков сапог для хождения по песку, но был оборван довольно грубо. Старшая Эдда шла босиком, ей было жарко и очень хотелось пить. Прошло две или три вечности, пока они оказались дома, и удалось растопить в котле достаточно льда, чтобы наполнить водой две грубые деревянные чашки.

— По крайней мере, это настоящий камень, — сказала Старшая Эдда самодовольно.
— Что-что? — переспросил Кочевник.
— Я говорю: толку от Тота, конечно, было не много, но этот визит поддержал мое самолюбие. В моей хижине нет ни кусочка картона, а пыль только на стропилах. Для меня это важно.
Кочевник промолчал. У него дома не было вовсе и, хотя он очень давно убедил себя в том, что кочевнику дом не полагается вовсе, мысль эта вызывала легкую досаду — как будто трогаешь языком пустоту на месте выпавшего зуба.

Он проснулся ночью от озноба. Отражая многочисленные звездные карты, на черном ночном куполе медленно танцевали переплетенные созвездия. Танец был прекрасен и бесконечен — распутаться они не могли в принципе: звездные карты оказались единодушны только в отношении Большой Медведицы, которая являлась одновременно многими, но отдельными созвездиями, все же остальные немыслимо перепутались. Снов Кочевник не видел никогда, но когда просыпался вот так, в темноте, видения приходили сами. Сначала заныл затылок, и звездный купол медленно поплыл вокруг Полярной звезды. Тут же загудела, запела под копытами земля, пахнуло людским и конским потом, а еще — кровью. Закрыв глаза, чтобы голова меньше кружилась, Кочевник слушал топот, звон оружия и предсмертные хрипы, в которые временами вплетался тонкий серебряный звон: должно быть по эту сторону реальности, под танцующими звездами, Овца паслась на холмах где-то совсем рядом.

***

К помощи вики-мастера прибегали все — время от времени, но никто не признавался: во-первых стыдно, да и толку не много. Вики-мастер знал все сущее наизусть, и, чтобы вызвать его, нужен был парадокс. Тысячелетия назад для ритуала пришлось бы ответить на главный вопрос жизни, смерти и всего остального — и это как минимум, но теперь вики-мастер сильно сдал, и ему годилась даже старая байка про брадобрея, который, бедный, брил только тех, кто не бреются сами.

— Измени свой путь к месту общей молитвы в этот день, — первая фраза вики-мастера просто лучилась ехидством. Своих слов у вики-мастера не было, он всегда точно пересказывал источник, и неживой свой голос менять тоже не умел, так что для проявления индивидуальности оставалась только интонация.
Кочевник подавил в себе раздражение: у него была домашняя заготовка.
— Как убедить жертву в необходимости жертвовать?
— В день Суда жертвенное животное будет на чаше добрых дел со своими рогами, шерстью и копытами.
— Не думаю, что ее устроит эта перспектива, — вздохнул Кочевник. — Она ценит свои рога копыта здесь и сейчас.
Вики-мастер захихикал: Соблюдение правды и правосудия более угодно Господу, нежели жертва; Noli tangere circulos meos!

Вики-мастер говорил, а Кочевник слушал, пока тихонько не спустилась ночь, и не пришел его сон без сновидений. Проснулся от негромкого плеска. Заря еще не занялась; в десятке шагов от него, четко рисуясь на фоне предрассветного неба, стояла ванна. В ванне кто-то лежал. Кочевник сел, потом, подумав, неловко поджал под себя ноги. Он очень хорошо знал, что, теоретически, так можно сидеть часами, не уставая, но на практике получалось плохо: ногам было страшно неудобно. Сидя так, Кочевник мог быть уверен, что не уснет снова.

На фоне неба обрисовался профиль незнакомца, потом он повернул голову к Кочевнику, явив солидные уши и проплешины образованного человека. И бороду (Barba non facit philosophum, — шепнул вики-мастер над ухом).
— Послушайте, — наполняясь надеждой, спросил Кочевник, — Вы, случайно, не разбираетесь в овцах?
Плеснула вода — человек приосанился.
— Боюсь, что я, знаете, специалист, скорее, по плаванию тел.
— Овцы не плавают, — вздохнул Кочевник.
— Знаете, плавают, — оживился человек, — Я не пастух, но я из сельскохозяйственной страны, овцы — это, в общем-то, наш основной профиль. Плавают, когда придется, плохо, но плавают.

Мимо ванны проплыло облачко из прошлоночного видения Кочевника: крепкий коренастый воин с кривым луком целился в ночь, перекосив рот, наконечник стрелы — шириной с ладонь — угрожающе торчал в небо. Облачко зацепилось за кустик вереска и остановилось, повернувшись на месте; человек из ванны, судя по силуэту, смотрел на него неотрывно.
— Вы его знали?
— Его — нет. Плеснула вода — человек пожал плечами. Но меня как-то убил один из этих.
— Степной воин? — оживился Кочевник.
— Нет, совсем нет. Он был иначе одет, у него было другое оружие, и это случилось в другую эпоху, но, если Вам интересно мое мнение, они похожи, как братья.
— И что Вы сделали?
— Какую-то рефлекторную глупость, — новый плеск воды, — кажется, я машинально попытался прикрыть от него материалы, с которыми работал.

Облачко, наконец, освободилось от вереска и поплыло мимо них в темноту, противоположенную восходу; тут же полилось в траву — человек вылезал из ванны. Он был голый, с него текло.
— Пойду за ним. Мне всегда было интересно, куда они улетают.
— Вы не боитесь простудиться?
— Неа, — человек поднял с земли что-то вроде тонкого плаща, и ловко в него закутался, — это чистая шерсть: греет в холод, защищает от жары. Овечья, знаете?

Кочевник промолчал. Следуя за облаком, человек прошел совсем рядом, задев его полой странного плаща; ткань и правда была шерстяная. Мокрые шаги быстро стихли в густой траве. Кочевник с трудом распутал ноги и лег на спину плашмя. Как всегда перед рассветом, созвездия кружились почти отчаянно, стремясь выпутаться одно из другого.

***

Когда Кочевник открыл глаза, небо было совсем светлым, и мраморная ванна белела в нескольких шагах. Он подошел и потрогал; вода была теплой. Кочевник стащил сапоги, нерешительно взялся за пояс, но, передумав, залез в ванну в одежде. Внутри оказалось неожиданно просторно и уютно.
— А бородатый — совсем не дурак, — успел подумать Кочевник, засыпая снова.

Когда он проснулся, вода совсем остыла, а край солнца показался на горизонте. За ночь ванна необъяснимо развернулась и теперь была похожа на лодку, идущую на восход. Кочевник встал прямо в воде и раскинул руки в стороны.
— Странно, совсем не холодно, — сказал он вслух. Струйки воды из рукавов убегали в траву, и без того мокрую от росы.
— Wetsuits help to preserve body heat by trapping a layer of water against the skin; this water is consequently warmed by body heat and acts as an insulator, — тут же откликнулся вики-мастер. Противно помельтешил в периферии и добавил:

Home is the sailor, home from sea,
And the hunter home from the hill.

Кочевник пожал плечами и шагнул из ванны. Нога коснулась земли, у него резко и сильно закружилась голова (Εὕρηκα — ехидно хихикнул вики-мастер), вступило в затылок; Кочевник зажмурился.

Когда он снова открыл глаза, все уже были здесь. Старшая Эдда куталась в линялую шкуру, высился Тот, по старой привычке упрямо отбрасывая тень в сторону восходящего солнца. Где-то на границе четкого зрения плясал вики-мастер. Джек и Джил спустились с холма и держались за руки, на их лицах плавала Улыбка без кота — одна на двоих. Совсем рядом с ними, на мешке с овечьей шерстью сидел носатый человечек, знающий все о том, как пасти стада людские, и многие-многие другие сидели, стояли, лежали вокруг. Далеко за их спинами, у края горизонта, кружились в облаках птицы, едва не задевая кончики гигантских рогов. И кто-то размеренно читал текст на незнакомом, или, скорее, крепко позабытом Кочевником языке.

Аламанды коюшту,
Калмак менен китайды
Алты — бештен союшту.
Жүз токсон төрт кишини
Баарын кырып өлтүрүп,
Бүтүрдү татам ишини.

Кочевник узнал голос вики-мастера, и, еще не в силах уловить смысл песни, за монотонными гортанными словами, за странной интонацией все время плывущей от повелительного крика к сонному бормотанию и обратно, увидел, как дрожит под копытами земля, летит, от края до края бесконечной степи неудержимая река вооруженных людей в кожаных доспехах; остро запахло конским и человеческим потом, а еще — кровью. Кочевник повернулся к узкому пылающему серпику на горизонте, солнце ослепило его. Невидимый Кузнец вложил в его ладонь рукоять изогнутого ножа. Кочевник снова опустил веки и ждал, когда перестанет жечь; Старшая Эдда тихонько толкнула его вперед, он открыл глаза: склон соседнего холма, покрытого седой от росы травой, пересекал — снизу вверх, к нему — темный овечий след.

_{Это - запись из моего блога. Вы можете комментировать ее здесь или там.}

Comments

[kostik]

Рассказ другого автора про этот же праздник больше подошел по формату.